Филолог

О творчестве Нины Садур.

            Нина Садур писать начала с конца 1970-х годов, но первой публикации в журнале «Сибирские огни» ей пришлось ждать достаточно долго - до 1977 года.

В 1983 году она окончила Литературный институт им. А.М. Горького, где занималась в семинаре В. Розова и И. Вишневской и была любимой ученицей Розова. В начале своей творческой карьеры, когда ее пьесы уже вызывали интерес, чтобы заработать на жизнь, Нине Садур пришлось устроиться в один из столичных театров мыть полы. Возможно, ее пьесы встречали многочисленные препятствия на своем пути именно в силу своей парадоксальности, своеобразной и неожиданной “странности”.

Когда в  1987 году вышел сборник ее пьес «Чудная баба», всем сразу стало ясно – появился новый, но совершенно зрелый драматург. Нину Садур ни с кем не спутаешь, она плохо поддается классификациям и рубрикациям. Ее причислили к «новой волне» драматургии 80-х, и это верно в том смысле, что ее пьесы были среди театральных открытий той поры, но даже среди множества драматургических новинок, они поражали своим своеобразием. Драматургия Нины Садур занимает в современном литературном процессе особое положение. В критике сложилась традиция восприятия драматических текстов Садур в качестве «театра для чтения». При этом пьесы драматурга обладают особой притягательной силой для театральных режиссеров, заключающейся в «простоте и целостности картины мира» и ее объективном трагизме.

       Творческая манера Н.Садур определяется по-разному: «магический реализм» (Е.В.Старченко), «эсхатологический реализм» (И.С.Скоропанова), «постмодернизм» (М.Н.Липовецкий), «драматургия авангардизма» (М.И.Громова) и т.д.

        Чуть позднее читатели познакомились с ее прозой, сначала с рассказами, которые были похожи на маленькие осколки странного зеркала, которые отражали нашу жизнь не прямо, а с превращениями, удивительным образом сжимая жизнь так, что в самом маленьком  виделось и угадывалось очень многое. Позже появились повести и роман, но манера письма Нины Садур сохраняла черты, уже знакомые по пьесам и рассказам. Это не просто стиль, это стремление соединить огромный опыт литературы, изощренность литературной техники и непосредственность самовыражения.

        Из поколения дворников и сторожей Нина Садур резко шагнула в драматургию мирового уровня. В Швеции в начале 90-х на радио была поставлена пьеса «Чудная баба», в авангардном театре был поставлен спектакль «Красны парадиз» и имел огромный успех. За границей творчество Садур ценят и публикуют гораздо чаще, чем в России. Ее книги публикуются в Финляндии, Швеции, Англии, Германии, Словакии, даже в Японии. Сама Садур говорит, что в России у нее отношения с издательствами не складываются, потому что большинство из них «предпочитает литературу для водопроводчиков». По словам Садур, в искусстве, безусловно, есть всего две темы: взаимоотношения мужчины и женщины и взаимоотношения человека и бога. Других тем нет. Все остальное - сюжеты. Но любовь сама по себе неисчерпаема, и она возникает не только между мужчиной и женщиной. Чтобы понять наш больной мир, надо отказаться от чего-то личного. Даже порой кажется, грех быть эротически влюбленной. Притом никакой краски для мира, кроме любви, Нина Садур не знает. Очень сильная ненависть - тоже любовь, только с обратной стороны.

            Сюжеты Нины Садур неожиданны, работают не на внешний смысл, а сами на себя.   Читать Нину Садур не просто. Прежде всего ее надо читать медленно, фразу за фразой, потому что каждая фраза – произведение искусства, и каждое слово – не случайно. Казалось бы, известные слова и вещи открываются с неожиданной стороны. Чтение Нины Садур – это способ свежего взгляда на повседневную жизнь, заглянуть в глубь своих мыслей и чувств. Демонизм, иррациональность, эстетизм, лиричность — вот самый краткий список расхожих определений этой прозы. 

Сама Садур, вопреки разнородным суждениям о ее таланте, считает себя самым «консервативным» писателем России. Действительно, театр Садур опирается в первую очередь на гоголевскую традицию в русской литературе. Более того, Садур считает Н.В .Гоголя «самым главным для себя писателем» . Кроме того, в драматургии Нины Садур прослеживается влияние чеховской драматургии, а также русской символистской драмы (Ф.Сологуба, Л.Андреева). В 2002 году в Москве был поставлен спектакль "Мистификация", в котором фантасмагория Гоголя приобрела черты абсурда. Пресса назвала этот спектакль хитом сезона.     

            Трудно назвать драматургов, в творчестве которых тема катастрофичности бытия занимала бы центральное положение. Ее творчество в определенной мере является одним из факторов, которые определили атмосферу предчувствия катаклизма, крушения мира, что характерно для мировосприятия отдельных драматургов конца XX - начала XXI века.

В реалистическое повествование вплетается символика. Естественное граничит с запредельным, будничная приземленность с возвышенным и прекрасным. Наивность и почти детская непосредственность не противоречат глубине, мудрости, озарению, а трогательная беззащитность мужеству и стойкости. Тонкая лирика сочетается с иронией и почти фельетонной сатирой, трагическое- с фарсовым, юмор и лукавое озорство - с неподдельным драматизмом.

             Современный человек у Нины Садур слаб, подавлен страхом, душевными муками, обременен заботой и борьбой с враждебным миром. Мир выставляет ему массу обманок, чтобы запутать, чтобы человек подумал, что мир прекрасен. На самом деле он заманивает человека в себя, притупляет его бдительность, лишает осторожности, чтобы потом окутать черным воздухом, обессилить подземными токами… Недомолвками, недомыслями растерянные герои пытаются защититься, суевериями и приметами выгородить себе безопасный путь, поняв тайнопись этого мира. Одно из произведений так и называется “Чудесные знаки спасения”. Сюжета тут, собственно, и нет. Есть состояние жертвы бесконечной коммунальной войны: подвергаясь изощренному насилию со стороны соседей-кретинов, героиня приходит к выводу о мистической необходимости собственных мытарств ради спасения мира. Здесь сюжет идет в область фольклора: зло вековечно, хоть и убьет Иван-царевич Кащея — Кащей все равно явится в следующей сказке. Потому и возникают заговоры, обереги, примитивная магия: героиня знаково выбрасывает в окно тапок своей мучительницы, а внутренние ее монологи цикличностью и ритмом напоминают заговоры.

Часто в произведениях Садур возникает уходящий в ветхозаветные дали образ волос. Как правило, кто-то пытается украсть или вырвать у героини волосы — непременно красивые, вызывающие зависть. Об этом элементе поэтики Нины Садур, как считают филологи, можно написать диссертацию.

            Один из последних романов Нины Садур «Немец» вышел в 1997 году.  Индивидуальный ритм садуровской прозы улавливается с первых строк романа  и подчиняет себе: “Тоскую обо всех подряд. Подсчитывала на пальцах: “Яблоню пропустила, черемуху пропустила, сирень пропустила. Пребывала всю весну в темноте, раз так”.

“Все напоено жизнью. Все-все. Мир пронзен жизнью насквозь. Бестрепетный и ускользающий, он скован и пойман смертной, милой, легкомысленной плотью жизни. Как легонькая рюмочка поймана вином. Как пробирка поймана кровью”.

В центре сюжета — точнее, поводом к нему — роман героини с каким-то немцем, то ли существующим на самом деле, то ли придуманным, за которого она думает выйти замуж, чтобы уехать в Германию. Настоящие герои романа — случайные встречные: дворник, девочка на эскалаторе, официант… Автор пристально вглядывается в каждую вещь, будь то снежинка, травинка или ластик, и вот они тоже становятся действующими лицами: “Любила часами цепенеть над травинкой, утешаясь ее неподвижным стоянием в лете. Не любила ни сильных движений, ни мыслей взрывных. Любила только одно — смотреть без мыслей, без чувств на пустую красоту ластика, стеклышка, перышка”.

 Героиня не существует как цельный человек, только как интонация не прерывающегося бреда, поток замутненного сознания. Как жидкость из сосуда в сосуд, она переливается из человека в человека, из вещи в вещь, принимает их форму, подчиняется им и существует только в них. И в то же время всевозможные формы только берут на постой этого гостя: настроение у него бездомное, созерцательное. Интонация эта выпевает мотив трагичности и безысходности жизни, ее метафизической неустроенности. Жизнь — копейка: автор подчеркивает именно это традиционно русское пренебрежение жизнью, как своей, так и чужой: “Тех, которых в армии не убили, — рассказывается в “Немце” о парнях из родной деревни, — те сами собой топорами друг друга добивали».

            Пьеса Н. Садур “Ехай” отличается своеобразным подходом к теме одиночества, душевной чуткости, проблеме человеческих ценностей и смысла жизни. Сюжет отличается скрытой философичностью, в целом он звучит как притча. Конфликт, как это часто происходит в пьесах “новой волны”, сложен по своей структуре (троичен), образы героев расплывчаты, неоднозначны. Все это затрудняет читательскую интерпретацию произведения.  

   Герои Садур часто натыкаются на нечто такое, что заставляет их менять жизненные ориентиры, переоценивать казавшиеся незыблемыми жизненные ценности.

        Мужик, решив покончить жизнь самоубийством, лег на рельсы и не ожидает того, что поезд остановится. Отвернувшись от неба (!), он ждет смерти.

        Поразительно, но человек, решивший покончить с собой, не вызывает не только сочувствия, но даже интереса Машиниста. Мужик, пытавшийся вначале не отступать и упорно ложившийся на рельсы, вдруг задает вопрос: «А че не спросишь–то?.. Что я жить передумал, а ты даже не спросишь, за что?..» Взаимное непонимание людей, отсутствие сочувствия – это то, что действительно может вызвать отчаяние в человеке. От непонимания он начинает лгать про бабу, которая не дала пяти рублей на вино. Встретив же сочувствие в Машинисте,  Мужик становится глухим к чужой боли, он говорит Машинисту: “На черта мне твоя жизнь”, “Вали, бездомник”, “Шляются тут всякие, бродяги…” Разворачивается внутренний конфликт. Интересно, что в начале пьесы, только столкнувшись с Мужиком, Машинист называет его бездомником. В конце пьесы этот ярлык уже Мужик вешает на Машиниста.

       Машинист душой своей тянется к обывательскому спокойствию и благополучию, чтобы “каждая минуточка” была “заполнена нежностью, удобствами”. Это – “честное” заполнение своих “мигов”. Мужик же называет такое отношение к жизни “серостью”. Позиции героев оцениваются ими через апелляции к небу. Блеск этого неба в начале пьесы оказывается “не по чести” Машинисту, а потом – Мужику! Небо – это духовная высота, идеал человеческой совести, человечности вообще. Но кроме блеска неба, в пьесе есть еще блеск деревни, «людского патриархального аромата».

          Машинист, потрясенный тем, что человеческая жизнь в глазах некоторых людей может быть оценена пятью рублями, пытаясь как–то устоять в своем мнении о том, как и зачем человеку жить, он вдруг раскрывает для себя то, что раньше чувствовал, может быть, подсознательно: погоня за “прелестями” бытовых удобств – мелочность, суета, в которую люди погружаются для того, чтобы забыть о смерти, отодвинуть от себя “стихии”. Машинист не отвергает этого способа жить, оправдывает его, но спокойствие его все–таки явно поколеблено в финале пьесы. Машинист вдруг с предельной очевидностью осознает обидную ординарность своей собственной, казавшейся прежде такой достойной жизни. Вынужденный убеждать осерчавшего на весь белый свет мужика, что жить все–таки стоит, и апеллируя к личному опыту в качестве примера для доказательства этой мысли, Машинист с ужасом осознает несостоятельность своих доводов. Не только отчаявшегося самоубийцу, но и себя самого убедить он не может, поскольку не было вдохновения, не было ярких поступков и больших страстей, не было огня любви и самопожертвования, а значит, не было настоящего счастья в его, казавшейся такой правильной и честной, жизни

            Любое чувство у Садур находится в пространстве трех координат: любви, печали и злости. Когда любовь растоптана или безответна, а печаль — постоянна и незаметна, наиболее действенной становится злость. Может, оттого, что герои жалки, их злость вызывает сочувствие, а не отторжение. Да и злость эта часто детская: пусть мне будет плохо, и тогда они поймут, как были несправедливы ко мне… Добро и зло, впрочем, как уже понятно, для героев Садур понятия фигуральные. Здесь что-то иное, потому что злы все. Только у кого-то есть внутреннее чувство правды, а кто-то плевать на нее хотел. Во-вторых, это проступающая и в наивности, и в злости детскость персонажей. Дети же в ее художественном мире, напротив, оказываются умнее взрослых.

Казалось бы, совершенно обыденная иррациональность героев не поддается объяснению, и в этом прелесть творчества Садур. Аномальные поступки героев, их общая ненормальность абсолютно обыденны, узнаваемы, повседневны. Даже если нам удалось вынести свою жизнь за скобки такой повседневности — она на эти скобки напирает так, что слышен треск. Да, мы живем в том же мире, что рисует Нина Садур. Страшновато? А тут уж как у Гоголя: “На зеркало неча пенять…”

(анализ выполнен Загоскиной Марией, студенткой РГПУ им.Герцена, Санкт-Петербург)